Ангел выжил. И ему снятся сны...
"But just because it burns
Doesn't mean you're gonna die
You gotta get up and try, and try, and try"
Pink, "Try"
"But that was just a dream
Try, cry, blind try
That was just a dream
Just a dream
Just a dream, dream"
R.E.M, "Losing My Religion"
Прощение
Нет, они не мстили. Даже врагам. Только у кого повернулся бы язык назвать этого измученного, искалеченного парнишку тяжеловесным словом «враг»? Когда они услышали его хриплый бессознательный зов, когда поняли, что он чудом выжил – не бросили. Забрали с собой, в Школу, поместили в больничное крыло, ухаживали, лечили, у многих мутантов были способности к целительству, но никто из них не умел исцелить – душу.
Он никого не винил – Ни Джин, ни профессора, ни остальных, ни даже Шторм с Магнито. Только последних двух видеть не мог. Не выносил. Органически. На уровне физиологии. Они зашли к нему – каждый по одному разу, и более не наносили визитов. Потому что он кричал, извивался, вырывал капельницы, проклинал и умолял – уйдите, уйдите! Смотреть в их лица, чувствовать на себе их увещевающие взгляды было выше его сил. Да, никто не присягал на верность повелителю, и они просто выбрали жизнь, когда настал момент выбора, и, наверное, не могли поступить иначе. Но он – он сам, Ангел – выбрал бы смерть. Лучше бы он умер там, тогда. Смерть стирает вину. Снимает ответственность. С мёртвых нечего взять.
Шторм в тот раз бросила ему: «Он сказал про тебя – бесполезен!», и вышла, гордая собой. Вот как ей было объяснить, что даже отец, любящий сына, может сгоряча и дебилом назвать, и леща отвесить? «Бесполезен»… Конечно, бесполезен. Уоррен сам до сих пор не мог понять как он, обладая крыльями, способными кромсать железо, не сумел выбраться из падающего самолёта. Ступор? Испуг? Отсутствие навыка? Всё вместе, и ничто – не оправдание. Повелитель приказал «Защищай меня». А он – не защитил.
Это было страшно – очнуться на больничной койке и понять - всё уже свершилось. Только что он видел несущуюся навстречу выжженную землю, и, вдруг – белая простыня, окно, бинты, он лежит на животе и лишь бессильные крылья за спиной, искромсанные, поникшие, словно не свои, чуть вздрагивают и вспыхивают болью при малейшем неосторожном движении. И некому больше протянуть руку и подарить этим крыльям новые сияющие перья.
Ужас потери – окончательной, необратимой – навалился глухим пыльным мешком на затылок, сдавил горло, и всё было кончено. Повелителя не заточили под слоем рухнувшего камня, не пленили, не лишили сил, не связали, не погрузили в непробудный сон, как сотни лет назад – его убили, насовсем, его нет, нет, нет…
Анегл никогда не сможет летать. Так ему сказали. Прежние его белопёрые крылья, наверное, как-то и удалось бы восстановить, но что делать с даром Эн Сабах Нура, никто из мутантов решительно не знал. Это был живой металл, нездешняя органика, существующая по своим законам, каковые являлись для мира загадкой. Возможно, когда уничтожен был тот, кто эти крылья дал, то и они перестали жить. И Ангел принял это. Как кару. Как меру воздаяния. Как судьбу.
Он машинально ел, машинально пил, машинально пользовался судном для естественных нужд, отрешённо позволял проделывать над собой манипуляции по перевязке, смены капельницы, терпеливо сносил осмотры и думал об одном – уснуть бы. Сны были пустые и мёртвые – без ничего. Просто – провал, короткий отрезок посреди пульсирующей муторной реальности. Но он ждал этих снов. В них не было памяти. Там можно было спрятаться.
Вот и сейчас – его снова накормили горстью таблеток, снова сменили бинты, снова пожелали скорейшего выздоровления, а он мечтал только о том, чтоб его поскорее оставили в покое и, когда, наконец, с процедурами было покончено, начал понемногу проваливаться в столь желанную темноту сна.
Сильная ладонь легла на горячее жилистое плечо. Уоррен вздрогнул и закусил угол подушки. Нет, подумал он, не может быть. Не может быть. Не может.
- Здравствуй, дитя моё. – Прозвучал тихий низкий голос. Такой родной. Ангел застыл, не шевелясь, и забыл дышать. Где-то, казалось, тикали часы. Мирно так. Будто дома, на привычной тумбочке. Тахи-тахи-тахи-тах… тахи-тахи-тахи… убаюкивали. А потом мерный звук исчез, но тепло ладони на плече – осталось. И – голос. Который произнёс:
- Ну, что же ты? Посмотри на меня.
- М-м-м, - простонал Уоррен, не разжимая зажмуренных глаз.
- Почему ты не смотришь на меня?
- Боюсь.
- Меня?
- Нет… боюсь, что посмотрю, а ты – исчезнешь.
Но всё-таки поднял взгляд.
Эн Сабах Нур сидел на краешке кровати, повернувшись вполоборота, облачённый в неизменный свой доспех, и на лице его не было следов мучительной огненной гибели. Будто он и не умирал вовсе.
Ангел потянулся к нему, как ребёнок, обхватил, обнял, вжался лицом в колени, коротко всхлипнул – раз, другой. Древний мутант осторожно гладил раненого юношу по перебинтованной спине, по истерзанным крыльям, и там, где оставляли след прикосновения чуткие зрячие пальцы, утихала, исчезая, боль, даруя вместо себя ощущение сладостного покоя.
- Не уходи. – Шёпотом попросил Уоррен. – Не уходи, повелитель. Не покидай меня.
И с горечью добавил:
- Всё равно это только сон…
- Не уйду. – Утешил его голос Эн Сабах Нура. – Не покину. И, да, это только сон.
Ангел всхлипнул снова.
- Но и не только сон…
Ангел неудобно приподнялся на локте и вскинул на повелителя заплаканные глаза.
- Что это значит?
- Бога нельзя убить полностью. Часть меня ещё осталась в мире.
- Где? Где же?
- Здесь. – Уверенная рука тронула грудь юноши.
- Чушь собачья! – Взорвался Уоррен. – Брехня! Выдумки! Сердце – просто насос для крови, вот и всё!
И вспомнил, как совсем недавно, с месяц назад, читал в каком-то журнале статью про бальзамирование покойников в древнем Египте, и что его тогда развеселило весьма, так это придание особых свойств человеческому сердцу и полное игнорирование мозга, как органа, благодаря чему последний просто выбрасывали на помойку, в то время как сердце тщательно сохраняли. Наверное, оттуда это и всплыло во сне.
- Но ты же понял, что я имел в виду. – Ответили ему.
И Уоррен снова заплакал – уже без рыданий, просто слёзы потекли, и не было сил их остановить, загнать назад. Эн Сабах Нур рукой утёр слезу со щеки Ангела.
- Не разводи сырость. – Просто и буднично попросил он.
«И всё равно, ты только мой сон…», подумал Уоррен, но, тут же забыв об этом, схватил его руку дрожащими сухими ладонями, прижал к губам.
- Повелитель… Учитель, Мастер… я подвёл тебя. Прости! Прости, пожалуйста! Я подвёл тебя… прости меня! Я виноват, но я уже расплатился… наверное. Я больше не смогу летать.
- Сможешь. – Уверенный ответ.
- Но мне говорили…
- Неразумное дитя. – С укоризной перебил Эн Сабах Нур и улыбнулся. – Я не отбираю своих даров. Ни у тех, кто предал меня, ни у тех, кто… подвёл. Ты будешь летать.
- Но…
- Ты будешь летать. – Властно произнёс предок всех мутантов и с силой прижал голову Ангела к подушке. – Спи.
«Но ведь я уже…», и не успел Ангел додумать эту мысль, как всё исчезло.
И, вот – новый день бьёт в окно, лезет под веки. Ангел открыл глаза. Рядом никого не было. Не было и следов чьего-то присутствия. Но боли – тоже – не было.
Что же помогло? Длительное лечение? Самовнушение? Или он просто не до конца проснулся?
А, может, всё-таки?..
Уоррен вытянулся на постели и приготовился терпеливо ждать. Минута, вторая, третья… полчаса. Час.
Боль не возвращалась. Уоррен аккуратно шевельнул крыльями. Они отозвались лёгким прозрачным шелестом, словно распахнутые лепестки на ветру. Как будто обещали: ничего, всё впереди... прорвёмся.
Тёплая живая ладонь словно бы ещё покоилась на его плече. И впервые за все эти дни если не полностью отпустили, то заметно ослабли каменные тиски изматывающей скорби.
- Я буду летать. – Прошептал Ангел, глядя в безликую больничную стену, и видел за ней – мир, сверкающий и необъятный, как его молодая, трепещущая, только начинавшаяся жизнь. – Повелитель, я буду, буду летать.
Прощание
Джин Грей немало была удивлена, когда ей передали, что Ангел желает видеть её. Она давно бывшего всадника не навещала. Но откликнулась на просьбу.
Ангел лежал на койке на спине – уже мог. Джин присела сбоку.
- Послушай, почему ты ничего не ешь второй день? Жить не хочешь? Решил уморить себя голодом?
- Решил бы – давно бы уморил. – Ответил Ангел. – Просто нет аппетита. Ни один мутант, ни даже человек не отбросил копыта от того, что не похавал пару дней.
- Но тебе нужно питаться. – Настаивала Джин. – Смотри – ты исцеляешься. Никто не верил… а у тебя перья новые растут. Значит, лечение пошло на пользу.
- Здесь нет вашей заслуги. – Отрезал Ангел. И вспомнил свой сон… который не только сон… несколько минут счастья рядом с ним. Мечтал – если бы сон повторился! – но в глубине души чувствовал – не повторится. Посетят обычные сновидения, как всегда – обрывки памяти, искажённые подсознанием, забывающиеся под утро. А так – больше не будет. Словно в тот раз повелитель приходил попрощаться.
- Вот что, - начал он, - я позвал тебя не для того, чтобы ты читала мне лекцию о вкусной и здоровой пище.
- В таком случае, что тебе нужно?
Ангел собрался с мыслями.
- Передай Шторм с Магнито, чтобы держались от меня подальше. Скоро я верну себе былую форму, и тогда не смогу ручаться, что кто-нибудь из них не ляжет с пером в глотке. Я не винил их прежде, но я не знал всей истории. Думал, что Сабах Нура… - он долго силился выговорить это слово, наконец произнёс отчётливо по слогам, - у-нич-то-жил Ксавьер. Не без их помощи, конечно. А, оказалось, профессор был слабее и не мог сопротивляться. Главную роль в этом сыграла ты – и они.
- Меня ты тоже хочешь убить? – Потеряно спросила Джин.
Уоррен медленно покачал головой.
- Мне не за что желать тебе смерти. Ты сражалась на своей стороне. У тебя огромная сила духа, ты настоящий воин. Я могу даже уважать тебя. Нет ничего унизительного в уважении к сильному врагу.
- Я не враг тебе. – Мягко заметила Джин.
- Пожалуй. – Согласился Уоррен. – Но ты – не они. Предательство не прощают.
Он горько усмехнулся. Добавил:
- Ты не волнуйся. Я буду держать себя в руках. Мне вовсе не светит гнить остаток лет в тюрьме за двойное убийство. Просто попроси их не попадаться мне на глаза по возможности.
- Кто же тебе всё рассказал? – Полюбопытствовала Джин.
- Хэнк. – Хмыкнул Ангел. – Бесхитростный правдорубец Хэнк.
- Зря он это сделал… - усомнилась девушка.
- Нет. Не зря. Всё правильно. Иначе бы я наломал дров… а если я стану бузить, вы меня никогда не отпустите.
- Отпустим. – Заверила Джин. – Выздоровеешь – и лети на все четыре стороны. Дело Апокалипсиса не слишком-то предано огласке. А уж о тех, кто служил ему, и кто ответственен за все эти убийства, знает, пожалуй, только Мойра, и то никому не выдаст. Чтобы не подставить Ороро и Эрика. Про тебя вообще толком ничего не известно. Так что ты свободен. Только лучше бы тебе остаться в Школе. Какие у тебя планы?
- Что с Каиром? – Вопросом на вопрос ответил Уоррен.
- Город будут восстанавливать.
- И уничтожат его творения?
Джин промолчала.
- В первую очередь мне надо туда. – Поведал Уортингтон.
- С какой целью?
- Поклониться. – Твёрдо заявил бывший всадник. – Проститься.
Возникла пауза.
- Надеюсь, ты ничего не вознамерился над собой сделать? – Обеспокоилась Грей.
- А тебе-то что? – Скривился Уортингтон. – Ты спрашивала, хочу ли я жить. Я пока не знаю, что это – желание или инерция. Но одно мне известно точно – умирать до срока не имею права. Моя жизнь мне не принадлежит. Потому что я – последний.
Он повторил слова, сказанные ему несколько дней назад:
- Бога нельзя убить полностью. Часть его ещё осталась в мире. Здесь.
И прижал ладонь к груди.
- Пока я помню...
- Ну, - заговорила Джин, - если ты думаешь, что мы тоже просто так забудем твоего бога, то не тут-то было. Такое не забывается. Так что, если посмотреть с этой стороны, его часть осталась и во всех нас.
- Нет. – Отрубил Ангел. – Вы – не то. В вас – страх и ненависть.
- А в тебе? – Спросила она.
- Ты знаешь ответ.
И снова пауза.
- За что? – Прошептала Джин.
- Тебе не понять.
- Отчего так вышло? – Опечалилась девушка. – Я каждый день общаюсь с Ороро и Эриком. Они были всадниками, но теперь они – хорошие добрые друзья… а тебе он словно выжег душу.
- Душу мне выжег не он. – Отрывисто произнёс Уоррен. – А вы. Дотла. Внутри – пустыня…
- Уоррен…
- Джин. – Перебил Ангел. – Не пытайся меня переубедить. Не выйдет. И с твоим умением. Вы отобрали у меня моё место под солнцем в будущем мире. Мой путь, который я избрал. И даже его – вы отняли у меня… но преданности вам не отнять. Не в вашей власти. Поэтому успокойся и слушай. Мне трудно говорить. Неужели ты думаешь, что я пригласил тебя, чтобы побеседовать о Монро и Леншерре? Мне нужны твои способности.
- Чем я могу помочь? – С готовностью спросила Джин. Ей было очень жаль потерянного разбитого Ангела. И в то же время говорил он бескомпромиссно, жёстко, решительно.
- Ты умеешь передавать воспоминания? Из мозга в мозг?
- У меня раньше плохо получалось… - смутилась девушка. – Но сейчас, когда я стала сильнее… да, могу.
- Я так и знал. – Удовлетворённо кивнул Уоррен. – Ты мне покажешь…
- Что? – Джин осенила смутная догадка. Но она попыталась сделать вид, будто не разгадала его замысел. Однако, Уоррен заметил её замешательство.
- Я вижу, ты всё поняла. Не притворяйся. Ты покажешь мне – последние мгновения.
- Зачем? – С тоской вопросила Джин.
- Надо.
- За-чем? – Упрямо повторила телепатка. – Для чего тебе это?
- Я должен знать. – Уверенно ответил Уоррен. – Я должен видеть. Я не из тех, кто прячет голову в песок. Я обязан был быть там – вместе. Или вместо. Теперь – хоть так… просто сделай то, что я прошу.
- Не стоит. – Начала уговаривать Джин. – Ничего уже не изменить. Это было – жутко…
- Не сомневаюсь, - зло ухмыльнулся Уоррен.
- Нет, ты не представляешь. – Продолжала Джин. – Эта гибель была… ужасной. Агония. Я тогда выпустила весь свой гнев, весь свой страх – за близких, за Чарльза… не контролировала себя. Но я же не убийца, Уоррен. Не маньяк. Мне самой по ночам кошмары снятся… просто у меня не было выбора.
- Выбор есть всегда. – Тихо сказал Ангел. – Не спорь со мной. Слышала, как говорят религиозные люди? «Это мой крест – мне и нести его». Что я буду чувствовать – не твоего ума дело. Исполни то, что следует. Более ты мне ничего не в состоянии дать.
- Ладно. – Сдалась Джин. Решилась. - Хорошо. Сначала – мы в сознании профессора, где я победила ментальную сущность Эн Сабах Нура. После – в городе, где развоплотила телесную. Смотри.
Она коснулась пальцами виска юноши.
И он увидел – её глазами.
Полутёмный импровизированный дом Ксавьера. Открывается тяжёлый люк в стене, Апокалипсис оборачивается и его образ разлетается мелкими осколками. И – сразу – в разрушенном дворе каирского квартала такими же осколками рушится сияющий доспех. Уоррен не видит пламени, исходящего от Феникса, но чувствует его нестерпимый жар и слышит её крик в ушах. Магнито совершает взмах – и несколько заржавленных металлических балок врезаются в беззащитное тело древнего мутанта, пригвождая того к земле. С флангов подключаются Циклоп и Шторм. В последней попытке удержать отражающую сферу вскинутая вперёд ладонь в узорной перчатке. Сфера лопается, как хрустальная капсула посреди пылающего ада. Искажённый страданием шёпот «всё открылось». И распахнутые глаза, не верящие, что всё кончено.
Но всё кончено. И горстки пепла не осталось. Лишь чёрный смазанный след на пепелище.
Джин убирает руку от головы Уоррена. И холодеет.
Ангел лежит, распростёртый на кровати, бледный, как мертвец, с прокушенной до крови губой, с залитым слезами лицом. Его руки с такой отчаянной силой сжимают больничную простыню, что она порвалась в двух местах.
- Сейчас! Я сейчас! – Не на шутку перепугалась Джин и вскочила. – Укол, успокоительное… врача!
- Нет! – Зарычал Уоррен. – Стой! Не нужно! Ничего не нужно! Погоди… пройдёт…
Надо вытерпеть. Надо. Он сильный. Он справится. Он выдержит.
Он всадник.
Ангел запрокинул голову и закашлялся. Джин послушно осталась в палате и, склонившись над Уортингтоном, поняла – это не кашель. Уоррен рыдал. Без стонов и всхлипываний, просто выталкивал сухие хриплые звуки из перекошенного рта. И это было страшно. Девушке на мгновение показалось, что у Ангела сердце разорвётся от боли.
- Ну, и для чего это требовалось? – Рассердилась Джин. – Кому и что ты доказал?
- При чём тут «доказал»… - просипел Уоррен. – Это цена крови.
Джин не вполне поняла, что он имеет в виду.
Ангел понемногу расслабился.
- Иди, Джин. – Вымолвил он.
Та поднялась, но тут её окликнули у выхода:
- Подожди! Вернись… пожалуйста.
Грей вернулась.
- Покажи ещё…
- Нет! – Прервала она. – Ни за что! Хватит! Я не желаю больше проходить через это – и тебе не дам!
- Не конец, нет. – Шёпотом вставил Ангел. – Покажи, где вы в сознании Чарльза. Те несколько секунд…
- Уоррен…
- Джин. Умоляю тебя. Дай мне в последний раз увидеть его – живым…
Телепатка вздрогнула от этих слов. И не смогла отказать. Снова протянула руку…
И – опять – сумрачный свет. И повелитель смотрит на Феникса.
Нет. Не на Феникса. На Ангела. Он сейчас – её глаза.
Уоррен с жадностью впитывал каждую чёрточку. Запоминал. Навсегда. На всю жизнь. Теперь у него осталась только – память. И ещё – крылья. Символ. Метка. Печать.
Дар.
Видение исчезло.
- Спасибо. – Тихо сказал Уортингтон.
- Почему «в последний раз»? – Ещё тише спросила Грей. – Ты нескоро выпишешься. Я могу приходить. Иногда. И показывать. Если тебе столь важно. Если ты так сильно его…
И не договорила.
Уоррен закрыл глаза.
- Ты больше не придёшь, Джин. Я не смогу видеть тебя – после этого… ты только не держи обиды. Я благодарю тебя за всё. И остальных, кто помог мне. Я умею быть благодарным. Прощай.
И Джин поняла, что более не добьётся от него ни слова. Бесшумно вышла из палаты и закрыла за собой дверь.
Возвращение
"Вся наша боль - моя лишь боль,
Но сколько боли. Сколько. Сколько..."
Белла Ахмадулина
"Забери меня к себе,
Я так устал бежать за тобою вслед"
Сергей Бабкин
Ангел передумал лететь в Каир. Там нечего было делать. Всё было оцеплено, ограждено, повсюду рыскали федералы – копались, вынюхивали, выискивали вещественные доказательства, рыли носом землю, и, особенно, на том крохотном страшном пятачке обугленной почвы, где, может быть, ещё можно было подобрать последние частички священного праха убитого божества, а, подобрав, надёжно упрятать в пластиковые пакетики и отправить на экспертизу.
От Эн Сабах Нура не осталось ничего, даже тела – пронзённого, израненного, истерзанного – пред которым он, Ангел, мог бы, плача, преклониться, насмерть изойдя слезами, осыпая поцелуями холодные недвижные руки.
К лучшему, решил Уоррен. Потому что тогда эти стервятники всё равно забрали бы его. Произвели вскрытие, принялись брать образцы крови, тканей, изучать природу его силы, докапываться, распластали на органы, поместив каждый в стеклянную банку с табличкой «препарат номер такой-то», мучили бы его мёртвого. Надругались. Осквернили.
А так – он ушёл, будто звезда, промелькнув в их жизни ослепительным светом, мигом, надеждой, и, вспыхнув, сгорел, лишь озарив на прощание землю.
Джин оказалась права – не стоило Уоррену смотреть то, что он вынудил её показать. Не с его трепетной, почти детской психикой. Ринг не ожесточил его, он остался чист, как дитя, и чувствительно, доверчиво откликался на каждое немногое добро, сделанное ему.
Да Ангел и не в состоянии был никуда отправиться. Прежде он честно собирался жить дальше, поскольку ему всё казалось – его повелителя не убили, просто… упокоили – на время, до поры – и он вернётся, и снова протянет руку помощи своим детям, и опять пройдёт по земле. Что он обретается где-то, выжидает, в нематериальном своём воплощении, ведь раз Феникс победила его однажды, то сделает это снова, следовательно, надо разумно потерпеть до того дня, пока она не будет сражена кем-нибудь ещё более могущественным или банально не скончается от старости. Или – и такие мысли посещали юношу– в тонком мире время течёт иначе, и что для нас тысяча лет, для находящихся там – миг, а, значит, вполне возможно, Апокалипсис не в состоянии вернуться вот так, сразу. Уоррен в это верил.
Но после того, что он увидел, после сметающего шквалом всё на своём пути огня, оплавившего до кожи, до кости, до сердца, когда вибрирующая от небывалого жара трепещущая плоть раскрывалась пламенно-золотыми ранами, будто прорехами в сумрачном небе, когда услышал крик – не её, Феникса, а его – отчаянный, пронзительный крик, и столько в этом крике было боли, страдания и мольбы, - тогда всадник сломался.
И сгорел сам – внутри.
Подобное оказалось для молодого мутанта слишком невыносимым испытанием.
И угасал – как затоптанный костёр.
Сперва Уортингтон отказался есть, потом пить. К нему паломничали встревоженная Джин, добрая Ороро, честный, открытый незлобивый Хэнк, мудрый не по годам профессор, но парень просто не разговаривал. Ни единого слова. Ни с кем. Дал себе зарок – молчать. Не откликаться. Ибо не имеет смысла. Только про себя – даже не шёпотом, не губами, а в мыслях, произносил, повторяя, одно – прости. Прости. Прости.
И был услышан.
Предметы в палате сделались вовсе неразличимы – так, смазанные пятна, и окно. Даже не ясно, день, ночь ли. А его Ангел увидел отчётливо.
Но больше Эн Сабах Нур не садился к нему на постель. И не касался невесомыми исцеляющими пальцами. Стоял поодаль и смотрел строго, требовательно, с вечным своим прищуром. Словно изучал.
- Ты и вправду никчёмен. – Наконец произнёс Первый. – Сперва подвёл меня. Нынче подводишь – себя. Не желаешь бороться. Не хочешь жить. Ты слаб.
- Сам виноват. – Отвечал уверенно Ангел. За дни пустого валяния под капельницами он много чего передумал и понял. – Нельзя просто взять, отнять гитару, сунуть взамен арфу и велеть «играй, тут тоже струны». Я не успел привыкнуть к новым крыльям. Не сообразил, как распилить самолёт. Крылья – не алгебраическая задача, где нужен мозг. Крылья – наитие. Часть тела. Ходить тоже учатся не разумом. А ты не дал мне времени приноровиться. Это не слабость. Сразу ничего не делается. А жизнь… она не самоцель. Выживание. Выкарабкивание. Оно нужно, когда в мире есть бог, ради которого стоит это делать. Но мир отверг бога. И потерял смысл.
- Долго репетировал речь? – Эн Сабах Нур ухмыльнулся. – Мудро. Но не забывай, дитя, я лишь плод твоего воображения.
- А что такое воображение? – Возразил Уоррен. – Есть, например, солипсисты. Они считают, что вся вселенная существует только в их голове.
Между ними повисло тягостное молчание, но всадник терпеливо ждал. Древний мутант сделал пару шагов по направлению к постели больного и встал рядом. Ангел взял его руки в свои и сжал с такой силой, что услышал, как чуть скрипнул гладкий материал перчаток.
- Видел, что покупал. – Продолжил он без сомнений, без смущения. – Я каким был, когда ты пришёл? Пьяным, озлобленным, раздавленным. Зачем тебе искалеченный бухой хам? Нашёл бы другого, получше. А ты вылечил и принял. Вот и бери меня таким, какой есть. Я не смогу без тебя. Не смогу.
И не прерываясь, не давая перебить себя, горячо продолжил:
- Почему ты созданный тобой же шлем на башке Эрика не сдавил так, чтоб у того мозга через кишку вытекла? Почему Скотта не устранил, а лишь обездвижил? Почему не додушил Рэйвен? Почему не добил Пьетро? Значит, тебе свойственно милосердие. Так прояви сострадание теперь. Сжалься, великий, сжалься. Не карай жизнью.
И всадник, не смея поцеловать руки господина, выпустил их из ладоней, и, ослабший, будучи не в силах подняться и встать перед ним на колени, склонил только голову в знак почтения. Казни или милуй.
И почувствовал, как ладонь Эн Сабах Нура легла на его темя. Поднял взгляд.
- Чего ты хочешь, дитя?
- Забери меня к себе. – Попросил Ангел.
- Куда? Меня нет. – Тихий печальный голос. Но Уоррена это не смутило.
- В небытие. В ничто. В смерть. – Без тени сомнения говорил он. – Так лучше, чем…
И – в который раз – тишина. Потрескивающая, переливающаяся. Где-то на грани слышимости – шум. Похожий на пустой радиоэфир.
Эн Сабах Нур всё-таки присел на кровать. Ангел сидел, наполовину укрытый одеялом, он максимально отставил свои крылья назад, чтобы ими ненароком не задеть повелителя, который вдруг неожиданно крепко обнял всадника.
- Хорошо. – Сказал тот коротко. – Пойдём.
В тот же миг ярко застонала, заныла высокая пронзительная нота, она становилась всё громче и под конец обернулась невыносимым стержнем, сверлящим душу до пяток, так, что хотелось выколоть себе уши точёными лезвиями перьев, выцарапать глаза, разодрать грудь ногтями, извиваться и биться в истерике.
- Что это? – Закричал Ангел. – М-м-м-м!.. Что это? Что за кошмар?
- Это аппарат, к которому ты подключен. – Спокойно пояснил Эн Сабах Нур. – У тебя остановка сердца. Ты умираешь.
- Не отпускай! – Почти взвизгнул Уоррен, закрывая глаза и прижимаясь к господину так сильно, что в его обнажённую кожу впились выпуклые части твёрдого доспеха. – Держи! Вытащат же, вытянут, откачают! Не отпускай! Нет! Только не отпускай!
И нестерпимый писк начал утихать. И тени, там, едва различимые боковым зрением, бросили метаться. Замедлили движения. И исчезли.
И всё исчезло – полупризрачные предметы комнаты. Неяркий свет сквозь зажмуренные веки. Боль. Страх. Скорбь. Смятение. Щемящая слабость затёкших ног. Ноющий зуд в дрожащих крыльях.
Всё.
Осталась лишь уверенная сила обхватывающих его вздрагивающее тело могучих, родных отеческих рук. И Ангел услышал над собой негромкий многоголосый шёпот:
- Не бойся, дитя моё. Я тебя не отпущу. Ты сделал выбор.
Отредактировано Тётя Сэм (2017-02-01 23:17:42)
